Avsnitt
-
Как и предыдущие, эта беседа с видным советским партийным деятелем Иваном Гронским полна подробностей о самых разных выдающихся людях 1920–1930-х годов — политиках, писателях, поэтах и актерах. Большая часть разговора посвящена тому, как происходило зарождение концепции социалистического реализма. Гронский, заручившись обещанием Дувакина не публиковать эту пленку, рассказывает о неофициальных обсуждениях, происходивших в особняке Максима Горького. «В середине примерно вечера меня тормошит кто-то за плечо. Оборачиваюсь — Сталин. Стоит с бутылкой коньяку и со стаканом. „Давайте выпьем!“ Берет он Кирпотина и Субоцкого — секретарей Оргкомитета, мне наливает полный стакан коньяку, а им чуть-чуть, вот столечко, четверть стакана. Ну, там он тост маленький сказал, в двух-трех словах…», — вспоминает Гронский.Гронский говорит и о том, как, будучи представителем партии, работал с советской интеллигенцией, обсуждал со Сталиным возвращение Ивана Бунина из эмиграции, морально поддерживал Бориса Пастернака…В конце беседы Гронский вспоминает о встречах с Сергеем Есениным и Айседорой Дункан, а также рассказывает о том, как предложил неожиданную теорию возникновения европейского Возрождения из Грузии.
-
Заключительная беседа Виктора Дувакина и театрального режиссера Леонида Варпаховского состоялась через полгода после предыдущей, поэтому собеседники начали разговор с дополнений. Варпаховский долго собирается с мыслями, прежде чем начать говорить о несостоявшемся романе между Владимиром Маяковским и его матерью. А следом рассказывает о театре-кабаре «Летучая мышь», где бывал с матерью, о его создателе Н. Ф. Балиеве и переходит к рассказу о том, каким был в общении Всеволод Мейерхольд. Яркий эпизод — рассказ о том, как они вместе с Мейерхольдом экспромтом рассказывали о судьбах будущего театра перед высшим командным составом. В конце беседы Варпаховский говорит о Дмитрие Шостаковиче и его отношениях с Маяковским, а также о Сергее Эйзенштейне.
-
Saknas det avsnitt?
-
Первая беседа с Марией Волошиной начинается с рассказа о ее семье — бабушке-начетчице, матери-раскольнице и отце-католике, который ради женитьбы принял православие. Мария рано потеряла родителей и брата. Юность проходила настолько болезненно, что девочкой она сознательно пыталась отравиться. Но в судьбе Маши Заблоцкой приняли участие многие окружавшие ее люди, чью помощь, впрочем, она не всегда принимала из-за своего «страшно независимого» характера.Максимилиана Волошина Мария описывает живо и трогательно. Она вспоминает отдельные подробности биографии мужа (исключение из университета, визиты в столицы, отношение с поэтами-современниками), но в основном говорит о его характере и энергетике. Волошин предстает человеком веселым, терпимым и внимательным к другим — ко всем, кто попадал в его поле зрения, открытым и знавшим нечто, «что обыкновенно люди не знают». В конце беседы Волошина обсуждает с Виктором Дувакиным и Татьяной Шанько, своей давней знакомой, судьбу библиотеки Макса, о судьбе которой она приехала хлопотать в Союзе писателей.
-
Вторая беседа с театральным режиссером Леонидом Варпаховским начинается с удивительной истории знакомства юного Александра Твардовского с Борисом Пастернаком в доме, где Гоголь впервые в Москве читал «Мертвые души». Но большая часть беседы посвящена личности Всеволода Мейерхольда, который обратил внимание на молодого Варпаховского после того, как в 1925 году тот создал Первый экспериментальный камерный синтетический ансамбль (ПЭКСА), исполнявший джазовую и экспериментальную музыку. Варпаховский дает глубокий анализ личности Мейерхольда, изображая его как человека авторитарного, жадного до всего нового «очень задиристого, очень жестокого, очень обильного в своей любви и очень страшного во вражде». Завершается беседа историей о том, как архив Мейерхольда успели спасти дети Сергея Есенина.
-
В беседе Лидия Чуковская главным образом обращается к детским воспоминаниям об отце и людях, бывавших в его доме. Значительная часть рассказа посвящена Куоккале, где семейство прожило около десяти лет — рядом с Репиным, извозчиками и рыбаками. Чуковская восстанавливает свою детскую картину мира: «презрение к дачникам», мера длины «в папах», впечатления от полной незнакомых слов поэзии и постоянных встреч со знаменитостями, которые тогда запоминались эффектным появлением на яхте, как Леонид Андреев, или собакой с бубенчиками, как Федор Шаляпин.Чуковская подробно описывает противоречивый характер отца. Он предстает веселым человеком, обожающим детей и готовым «все превратить в игру», и в то же время — почти аскетом, ненавидящим безделье. Презирая «общение ни о чем», он бесконечно общителен и вовлечен в сложные отношения со многими представителями творческой интеллигенции. В финале беседы Чуковская рассказывает о первых репрессиях, направленных против нее, — арестах, которые привели к ссылке, и о том, какое участие в ее возвращении домой принял Владимир Маяковский.
-
В третьей беседе Светлана Михайловна Толстая рассказывает о возрождении отечественной славистики после разгрома 1930-х годов и о новых испытаниях в эпоху «подписанства и гонений». Важной частью беседы становится рассказ об Институте славяноведения РАН, в котором Светлана Михайловна работает с 1961 года: о создании сектора структурной лингвистики, об экспедициях в Полесье, о том, кто такие «три Т» сектора языкознания и почему Самуил Борисович Бернштейн называл Никиту Ильича Толстого «синдетикон».Светлана Михайловна рассказывает о встречах с Ю. М. Лотманом и рождении Московско-Тартуской семиотической школы, о духовной близости В. Н. Топорова и В. В. Иванова и о том, почему семиотика ассоциировалась с диссидентством. Завершает беседу рассказ о личности Никиты Ильича Толстого и о семье Толстых в целом.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
Заключительная беседа с музыкальным педагогом Анной Артоболевской почти целиком посвящена пианистке Марии Юдиной. На квартиру к Артоболевской были приглашены двоюродный брат Юдиной дирижер Гавриил Юдин и ее близкий друг учитель музыки Олег Черников. Гавриил Юдин приводит подробности о семье пианистки, ее учебе и жизни в Невеле, делится курьезной историей о том, как однажды во время выступления с ним Юдина сбилась, но они вместе сумели исправить оплошность так, что публика этого не заметила. Олег Черников рассказывает о последних годах Марии Юдиной и повседневной жизни пианистки, о ее любви к кошкам и последнем концерте. Завершается беседа дополнениями Анны Артоболевской и ее воспоминаниями о том, как ее муж однажды соревновался в декламации стихов Маяковского с самим поэтом.
-
Одной из центральных фигур первой беседы со Стефанидой Рудневой является Айседора Дункан (Изадора, как сама танцовщица произносила свое имя) — ее жизнь, творчество, новации в танце и впечатление, производимое на современников. Стефанида Дмитриевна рассказывает о том, как в начале 1910-х годов создала вместе с подругами танцевальную группу «Гептахор», состоящую из семи девушек. В последующие два десятилетия, в том числе тяжелый период 1920-х годов, группа занималась не только танцем, но и преподаванием, внедряя в обучение элементы искусства, мифологии и эстетического развития. Воспоминания посвящены особенностям воспитания и образования в дворянской петербургской семье; собеседники вспоминают видных общественных деятелей и представителей художественно-литературной, театральной и научной интеллигенции Санкт-Петербурга и Москвы начала XX века. Важным героем воспоминаний выступает один из наставников Рудневой, антиковед Фаддей Францевич Зелинский, оказавший значительное влияние на ее педагогическую философию.Руднева и Дувакин вспоминают Всеволода Мейерхольда и Адриана Пиотровского, впоследствии расстрелянных, и их значение для культурной жизни первых советских десятилетий. Устные воспоминания остались неизвестны в период подготовки документальной публикации «Воспоминания счастливого человека» (М., 2007) и являются существенным к ней дополнением, а отчасти первоисточником письменных мемуаров. В беседе участвует Екатерина Сергеевна Веселовская.
-
Основное внимание во второй беседе уделено портретам преподавателей и однокурсников по университету. Светлана Михайловна рассказывает о блестящих лекциях профессоров филологического факультета и о поиске своего направления в науке на семинарах и спецкурсах. Отдельной страницей воспоминаний становится Международный съезд славистов 1958 года и предшествовавшее ему заседание Международного комитета славистов 1956 года — первые послесталинские контакты советских ученых с коллегами из других стран и приезд в СССР лингвиста Романа Якобсона, с которого тогда было милостиво снято клеймо антисоветчика. Светлана Михайловна рассказывает об экспедиции в Каргополье и последовавших за ней обвинениях в искажении советской действительности; о всеобщем увлечении классической музыкой и концерте Ван Клиберна в 1958 году, о похоронах Бориса Пастернака и дружеских связях на всю жизнь с однокурсниками и коллегами.Завершается беседа рассказом о создании в нескольких институтах секторов структурной лингвистики, которая в сталинские годы считалась буржуазной наукой.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
Во второй беседы театральный деятель Павел Марков вспоминает знакомство Владимира Маяковского с его последней любовью — Вероникой Полонской. Марков — друг Полонской и ее первого мужа Михаила Яншина — видел эту встречу своими глазами и был свидетелем развития романа Маяковского с молодой актрисой. Марков воспроизводит разговор с поэтом, произошедший незадолго до его смерти, и вспоминает атмосферу Художественного театра 1920-х годов: стареющего Константина Станиславского, свои «бурные отношения» с Всеволодом Мейерхольдом и Зинаиду Райх с ее попытками примирить эксцентричного мужа с МХАТом и мхатовцами.
-
В третьей и заключительной беседе художник и поэт Борис Кочейшвили вспоминает кинорежиссера Киру Муратову, переводчицу Наталью Трауберг, театрального режиссера Юрия Погребничко, скульптора Аделаиду Пологову и других. Кочейшвили приводит эпизод, когда, участвуя в одном из выставочных комитетов, «чуть не стал государственником», но вовремя остановился. Также интересны его воспоминания о том, как в начале 1990-х годов он ушел из города и начал вести отшельническую жизнь в деревне. Завершается беседа чтением стихов Эдуарда Лимонова, а также собственных стихов Бориса Кочейшвили.
-
Театровед, театральный критик и режиссер Павел Марков в беседах с Виктором Дувакиным рассказывает о Владимире Маяковском. Первая беседа посвящена знакомству с поэтом и «ночным бдениям» в Студии сатиры. Организованная яркими представителями новой советской культуры, студия просуществовала недолго: Марков объясняет, почему пародия на постановку Всеволода Мейерхольда стала для нее фатальной, и цитирует шуточную басню Ильи Эренбурга, фиксирующую обстоятельства закрытия студии.Во второй части беседы Марков вспоминает о несостоявшемся сотрудничестве Маяковского и МХАТа. Пьеса для театра так и не была написана, но даже потенциальная работа со скандальным поэтом спровоцировала споры в Художественном совете.
-
Основа всех сюжетов первой беседы со Светланой Михайловной Толстой — послевоенная Москва: улицы и луга Лосинки, дворы и коммуналки Беговой, футбольные матчи на стадионе «Динамо». Светлана Толстая вспоминает подружек из «правдинского» дома и юных поэтов из «Самого молодого общества гениев», школьных учителей, с которыми сложились прекрасные отношения и конную милицию вокруг Московского ипподрома. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
Эта беседа с театральным режиссером Леонидом Варпаховским — одна из первых, записанных Виктором Дувакиным о Маяковском. В ней режиссер делится детскими воспоминаниями о том, как Маяковский и Давид Бурлюк приходили в гости к его родителям, как отец, не любивший искусство футуристов, вешал их картины в туалете, и как потом складывались отношения Варпаховского с поэтом. Дувакин и Варпаховский вспоминают, как менялись интонации в прочтении стихотворений у самого поэта на публичных выступлениях, и какие особенности были в чтении произведений Маяковского у актеров Качалова и Яхонтова. В конце Варпаховский упоминает о сотрудничестве Мейерхольда и Маяковского и возможном влиянии неудачной постановки «Бани» на трагическую судьбу поэта.
-
Вторая беседа с художником и поэтом Борисом Кочейшвили, записанная в квартире его давнего близкого друга искусствоведа Тамары Веховой, хронологически посвящена 1960—1970-м годам. Борис Кочейшвили рассказывает, как осваивал технику офорта в мастерских дома отдыха «Челюскинская», как ходил в знаменитую студию Нивинского, где попал в среду «доброжелательности и негласного, святого отношения к искусству». В студии Нивинского художник познакомился с Евгением Тейсом, общался с Маем Митуричем-Хлебниковым, Виктором Дувидовым, а также присутствовал на лекции Марии Юдиной.Большое внимание уделено в беседе близким друзьям художника — скульптору Аделаиде Пологовой, кинорежиссеру Отару Иоселиани и писателю Фазилю Искандеру.
-
В первой беседе со Львом Фидельгольцем причудливо перемешаны вопросы образования за чертой оседлости и революционные события в Петрограде 1917 года, опыт участия в Гражданской войне и поиск своего призвания в медицине. Особенности еврейских школ в России совершенно незнакомы собеседникам Фидельгольца, тогда как рассказ об Опытно-показательной школе МОНО связывает его с Дувакиным общими воспоминаниями. Лев Григорьевич рассказывает о своих скитаниях по университетам и окончательном приходе в медицину в конце двадцатых годов. Коротко, но точно обрисован круг ученых-неврологов, представлявших «старую» школу и тех, кто стоял у истоков создания Института мозга.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
В первой беседе художник и поэт Борис Кочейшвили рассказывает про своих предков и про то, как провел несколько лет в послевоенной Германии и на Дальнем Востоке вместе с отцом-военным. В это время он первый раз познакомился с искусством, которое в дальнейшем будет определять его жизнь — с театром и живописью. Поступив в Художественное училище памяти 1905 года, он довольно быстро разочаровался в уровне преподавания там и стал заниматься самообразованием, постепенно становясь независимым художником, которым он остается и по сей день.
-
Шестая беседа с биофизиком Симоном Шнолем посвящена человеку исключительной значимости для нашего собрания — Ивану Георгиевичу Петровскому — декану мехмата и ректору Московского университета. Шноль вспоминает «искреннюю наивность» Петровского в административных вопросах, его попытки уберечь молодых ученых от армии — удачную в случае Альберта Заикина и провалившуюся в случае Эммануила Шноля — и связанные с ректором анекдоты о сухом вине и украденных коврах. В беседе кратко рассказывается история появления соловецких студенческих отрядов и Беломорской биостанции. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
В пятой беседе биофизик Симон Шноль возвращается к теме разгрома биофака МГУ в начале 1950-х годов. Он рассказывает об оставшихся после господства лысенковщины на факультете «старых» преподавателях и попытках нового ректора Ивана Петровского исправить ситуацию. Шноль описывает, как свободная биология просачивалась на семинары мехмата и вспоминает атмосферу самого мехмата — одного из самых своеобразных факультетов Московского университета. Особенно подробно Шноль размышляет о разных подходах к обучению и особенностях поведения вундеркиндов, вспоминая в первую очередь математика Израиля Гельфанда и его семинар. В беседе продолжается рассказ о биофизике Борисе Вепринцеве — его научных открытиях и работе в лабораториях. Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
-
Четвертая беседа с биофизиком Симоном Шнолем посвящена ученому Борису Вепринцеву. Рассказ начинается с истории отца — Николая Вепринцева — старого большевика по кличке Петербуржец, ссорившегося с Кобой и спасенного от расстрела телеграммой Ленина. Шноль рассказывает, как юный Борис заинтересовался биологией и поступил в МГУ — а затем был арестован и попал в заключение. Лагерный опыт непоправимо деформировал личность ученого, однако после освобождения Вепринцев вернулся в науку и всю жизнь совмещал биофизику с орнитологией, работая в лаборатории и создавая уникальный архив записей голосов птиц.Беседа подготовлена и опубликована при поддержке БФСО «Дар» в рамках программы документирования истории образования в России.
- Visa fler
